Сын грезил под чутким руководством своего отца и мастера о крыльях. В течение многих лет растил он перо за пером, мускул за мускулом, косточку за косточкой в долгие часы своей работы во сне, пока они становились всё более и более отчетливыми. Он дал им расти на нужном месте из своих лопаток (это было особенно тяжело, воспринимать свою спину достаточно отчетливо во сне) и постепенно научился осмысленно управлять ими. Его терпение было на исходе, когда он, после бесконечных неудачных попыток, на один лишь миг поднялся в воздух. Но потом он поверил в свою работу благодаря бесконечной любви и силе, с которыми направлял его его отец. С течением времени он настолько привык к своим крыльям, что воспринимал их как часть своего тела так сильно, что даже мог чувствовать в них боль. В конце концов он должен был позабыть о тех годах, когда был ещё без крыльев. Он был с ними рожден, как с глазами или руками. Он был готов.

Было строжайше запрещено покидать Город-Лабиринт. Тех, кому это удавалось, почитали как героев, и сказания о них рассказывали ещё долго. Но эта честь выпадала лишь на долю счастливцев. Законы, по котором жили в Городе-Лабиринте, были парадоксальны, но неизменны. Один из наиважнейших гласил: "Только тот, кто покинет лабиринт, может стать счастливым, но только счастливый может его покинуть".

Но счастливцев было мало даже за тысячу лет.

Тот, кто был готов посметь покинуть город, должен был сначала пройти испытание. Если испытание было провалено, то провалившего не наказывали, но наказывали мастера, и наказание было тяжелым и жестоким.

Лицо его отца стало очень серьёзным, когда он сказал ему: "Такие крылья как у тебя носят только легкие. Но легким делает только счастье". Отец посмотрел на сына долгим проверяющим взглядом и наконец спросил: "Ты счастлив?" "Да, отец, я счастлив" был ответ сына.

О, когда человек счастлив, то нет никакой опасности! Он был так счастлив, что утверждал, что мог бы летать и без крыльев, потому что он любил. Он любил со всей страстью своего молодого сердца. Он любил безоговорочно и без тени сомнения. И он знал, что его любовь ответна. Он знал, что возлюбленная будет ждать его, когда он придет к ней на закате дня после состоявшегося испытания в её комнату небесно голубого цвета. Потом она, легкая как луч луны, упадет на его плечи, и в этом бесконечном объятии вознесутся они над городом и покинут его стены как игрушку, из которой они выросли; они пролетят над другими городами, над лесами и пустынями, горами и морями, далее и далее до края мира. Он не одел ничего на своё голое тело, кроме рыболовной сети, которая как длинный шлейф  тянулась за ним по улицам и переулкам, коридорам и комнатам. Это была церемония перед последним, решающим испытанием. Он был уверен, что сможет решить последнюю задачу, которая была поставлена перед ним, но он не знал её смысла. Он знал только, что задание каким-то образом отвечает особенностям испытуемого, так что одно испытание никогда не походило на другие. Можно было сказать, что задание состоит в том, чтобы из своего сознания угадать, в чём состоит задание. Единственный суровый запрет был в том, чтобы он ни при каких обстоятельствах в течение испытания (то есть, до захода солнца) не приходил в небесно голубую комнату своей любимой. Иначе продолжать испытание он не мог.

Он смеялся мысленно над той серьёзностью, с которой его почитаемый и любимый отец передавал ему этот запрет. Он не чувствовал в себе ни малейшего желания его нарушить. Здесь не было опасности для него, тут он был спокоен. Он никогда не понимал до конца все эти истории, в которых кто-то, нарушив такой запрет, мог навредить себе. В своём шествии по запутанным улочкам Города-Лабиринта он уже пришел в то башнеподобное здание, на самом верхнем этаже которого, у самой крыши, жила его любимая, и стоял у её двери, на которой был выбит номер - 401. И он прошел мимо, не остановившись. Но это не было настоящим испытанием, это было бы слишком просто.

Повсюду, где он проходил, встречал он несчастных, которые смотрели на него удивленными, тоскливыми или завистливыми глазами. Многих из них знал он ранее, хотя подобные встречи не могли произойти намеренно. В Городе-Лабиринте положение домов беспорядочно менялось, поэтому было невозможно встретится с кем-то по договоренности. Каждая встреча была случайной или по велению судьбы. Один раз заметил сын, что тянущаяся за ним сеть зацепилась за что-то, и вернулся назад. Он увидел под аркой сидящего одноногого нищего, который вплетал в петли сети свои костыли.

"Что ты делаешь?" спросил сын.

"Имей сострадание!" ответил нищий хриплым голосом.

"Тебе это вряд ли навредит, но меня это сильно облегчит. Ты счастливчик и покинешь лабиринт. Но я навсегда останусь тут, так как я никогда не буду счастлив. Поэтому прошу тебя, возьми хоть немного моего несчастья с собой. Так я получу хотя бы немного пользы из твоего ухода. Это утешит меня" Счастливые лишь редко жестокосердны, они готовы сострадать и хотят поделится своим счастьем и с другими. "Хорошо", сказал сын, "меня радует то, что я могу доставить тебе удовольствие таким малым."

Уже на следующем конце улицы встретил он одетую в лохмотья мать с тремя полуголодными детьми.

"В том, что ты наобещал тому нищему", сказала она с ненавистью, "не откажешь ты и нам".

И она вплела в сеть маленький железный могильный крест.

С этого момента становилась сеть тяжелее и тяжелее. Несчастным не было конца в Городе-Лабиринте, и каждый, кто встречал сына, вплетал что-то от себя в сеть: туфельку или бесценное украшение, жестяное ведро или мешочек, полный денег, кусочек платья или железную печь, венок из роз или мертвое животное, инструмент или, наконец, даже ворота.

Дело подходило к вечеру и, тем самым, к концу испытания. Сын продвигался, прижатый к земле, шаг за шагом вперед, как если бы он шел против сильного, но неслышимого шторма. Его лицо было залито потом, но всё ещё полно надежды, так как казалось ему, что он понял, в чём состоит его задание, и он чувствовал себя не смотря ни на что достаточно сильным, чтобы довести его до конца.

Потом на землю лег сумрак, но всё ещё не пришел никто, чтобы сказать ему, что испытание пройдено. Не зная как, со всем тем бесконечным грузом, что он тащил за собой, попал он на крышу башнеподобного здания, в котором была небесно голубая комната его любимой. Он никогда не замечал, что отсюда открывается вид на берег моря; вероятно до этого момента его и не было на этом месте. Сына глубоко обеспокоило то, что солнце всё ещё виднелось над горизонтом.

На берегу стояли четверо окрыленных как и он, и он слушал, хотя и не видел разговаривающих, как они беседовали. Он закричал, не забыли ли его, но никто не обратил на него внимания. Он стягивал с себя сеть обеими руками, но ему не удавалось высвободиться. Снова и снова кричал он, теперь он звал отца, чтобы он пришел и помог ему; для этого склонился он так сильно, насколько мог, над парапетом.

В последних, исчезающих лучах солнца увидел он, как снизу выводят его любимую, всю укутанную в черное покрывало. После появилась черная карета с впряженными двумя конями, крыша которой была одной большой картиной - переполненным горечью и сомнением лицом его отца. любимая вошла в карету, и она уехала прочь, отдаляясь всё дальше, пока не исчезла в темноте.

В этот момент сын понял, что его задание было быть неслышным, и что он провалил задание. Он почувствовал, что его сотворенные во сне крылья увяли и упали с него, как если бы были они осенними листьями, и он знал, что он никогда больше не сможет летать и что никогда не будет счастлив и что останется в лабиринте покуда длится его жизнь. Теперь ему он и принадлежит.